Во имя отца и сына - Светлана Чуфистова

Двинулись служивые к старенькой сторожке на опушке леса.

Застолье было скромным – на длинном столе чёрный хлеб, консервы, да спирт.

Первым железную кружку поднял лейтенант Гребенюк.

– Сегодня, товарищи бойцы, мы имеем с вами двойной праздник – сообщил он официально, поправляя свою гимнастёрку – Во-первых, двадцать седьмая годовщина октябрьской революции….

– Урааа! – закричали бойцы.

– Во-вторых, в наших рядах именинник. Поздравляю, Дмитрий. Пусть Родина гордится тобой.

Ребята стали хлопать и обнимать Митьку так, что он совсем засмущался.

– Ну, это ещё не всё – сказал командир. – Вот тебе от нас скромные подарки….

И товарищи начали протягивать кто фляжку, кто мыла кусок, кто варежки, кто новые портянки….

– Поздравляем, Мить, поздравляем – неслось отовсюду.

И Митрий снова краснел. Ему было ужасно приятно осознавать, что сослуживцы его так любят и ценят.

– Ну что вы, родные, не надо….

– Бери, бери, джигит, – произнёс Мишико – на войне всё пригодится! – потрепал он волосы парня.

А командир продолжил.

– Ну а теперь, выпьем, за праздник и за нашего Митьку! – предложил лейтенант.

И все стали чокаться кружками с виновником торжества:

– За тебя, дорогой. Будь здоров!

После закуси, да разговоров застольных слово взял уже Сашка Дубков:

– У меня встречный тост, братцы! – произнёс он серьёзно – Давайте выпьем за победу. За то, чтобы каждый из нас, не смотря ни на что, выжил на этой проклятой войне и вернулся домой к своим родным, ну или к тем, кто остался. И чтобы мы разбили эту фашистскую гадину. Должна же быть высшая справедливость на свете?

И разведчики как один замолчали. О чём думал каждый из них?

Денисыч, наверное, вспоминал двух своих сыновей, погибших на фронте. Лёнька – мать и сестрёнку, умерших от голода в Ленинграде. Микола всю свою семью, расстрелянную фашистами в Бабьем Яру. Детдомовец Сашка – брата, повешенного немцами за связь с партизанами. Мишико – отца, погибшего под Сталинградом. Ёсик – отца и мать, угнанных в Германию.

О чём думал каждый из них?

– Ээээх! – развернул меха гармошки «Берёза».

Бьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поёт мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза…

Митьке было хорошо и покойно сейчас. От выпитого спирта кружилась голова, и ноги чуть-чуть онемели. Он, облокотившись на руку, с удовольствием слушал поющих товарищей и был счастлив от того, что встретил их в своей жизни, таких разных, но таких близких его сердцу.

– Иди, отдохни, Мить – предложил ему тихо Денисыч.

– Да, да – ответил Митька и, покачиваясь, не спеша побрёл спать.

Глава 3

Георгий пробудился от мучившей его жажды. Он открыл глаза и, ощутив дикое похмелье, стал судорожно соображать, где сейчас находится. Голова Жоркина страшно болела, но, не смотря на это, он всё же смог повернуть её на бок и увидел рядом с собою спящую пухлую девицу со спутанными чёрными волосами и размалёванной физиономией. «Понятно! – осознал, наконец, Жорж – В борделе мадам Левандовской». « И как же меня сюда опять занесло?» – задал ему наивный вопрос его внутренний голос, а вновь вернувшаяся память начала постепенно восстанавливать нелицеприятные картины, события и образы дня ушедшего. Сначала утреннюю ссору Георгия с отцом, затем бегство с друзьями в губернскую столицу, ну и в конечном итоге безумный кутёж всей честной компании в ресторане, да борделе…

Жорж застонал от ужасного своего состояния и, с трудом поднявшись со скрипучего ложа, проследовал, качаясь, к графину с водой на каминной стойке. Налил себе полный стакан спасительной жидкости, хлебнул её и тут же, сморщившись, выплюнул на пол. В графине была водка.

– Чтоб тебя – выругался молодой барин, выливая трясущимися руками огненную прямо в горшок с геранью.

Затем он наполнил гранёный шампанским из ополовиненной бутылки, опрокинул в себя залпом кислое содержимое и вернулся обратно в постель. Однако все его попытки вновь забыться оказались тщетны. Георгий снова отчётливо представил образ отца.

– Будешь делать, как я тебе велю, сучий ты потрох! – орал тот на сына во всё горло – Весь в мать непокорную стерву, выродок дворянский!!! Дочерью золотопромышленника он брезгует, гадёныш! Всё Мотьку свою Колесникову забыть не можешь?! Так она сбежала от тебя! К холопу сбежала! Хочь с чёртом, лишь ба не с тобой! Ужо пузатая вторым! А ты всё, тряпка, сопли жуёшь! Не женишься на Ольге, наследства лишу! Попомнишь меня ещё, сучонок!

Жорка зажмурился и заткнул уши руками, чтобы никогда не слышать больше этого ненавистного лая. Он вновь вспомнил мать.

«Мама, маменька, как же ты могла оставить меня одного с этим чудовищем?»

По щеке Георгия покатилась слеза, и перед ним, как и прежде в детстве, снова предстал светлый лик княжны Софьи, наследницы большого состояния, которая когда-то вышла замуж по недоразумению за Мартынова старшего.

– Маменька – уже вслух произнёс Жорж.

В это время что – то большое и грузное зашевелилось на другой половине кровати и подало голос:

– Георгий Кондратьич, ты спишь? – спросила проститутка Нюрка игриво и плюхнулась на него своей большой грудью.

Он открыл глаза.

– Нюр, принеси водицы или рассолу… – попросил её жалобно Жорка – В горле что – то пересохло.

– Сейчас, душа моя, Жорушка! – бойко подскочила ещё пьяная девица, накидывая на себя шёлковый пеньюар, – Сейчас, родимый мой, принесу!

И она, сшибая углы, скрылась за тёмно зелёной парчовой занавеской.

В соседних комнатах послышалось шевеление. Справа подал голос дружок Георгия Проша, который не далее как вчерась, одетый в женское платье, ловко выплясывал канкан на сцене с двумя мамзельками и с ними же впоследствии отбыл в номера. Слева вознёс свою молитву к богу местный батюшка, потешивший вдоволь накануне свои телеса с юной обитательницей здешнего заведения, почти ещё ребёнком Агафею.

Услышав заутренюю в публичном доме, Георгий не сдержавшись, начал хохотать. До того всё это было ему нелепо, противно и скверно.

В дверях появилась Нюрка с ковшом в руках. Она увидела истерику барина и бегом подсела к нему.

– Жорушка, штой с тобою? На вота хлебни рассольчику. Сразу на душе то полегчает – стала успокаивать его проститутка.

Георгий как-то в раз перестал смеяться, посмотрел на неё и с грустью произнёс:

– Хорошая ты, Нюр. Добрая.

– Не хорошая я, а пропащая! – возразила ему девица, глубоко вздохнув, – Хорошая я была до пятнадцати годков, покуда отец с матерью мои живы были… Царствие им небесное.

Она замолчала, глянула на уже просветлевшее небо за окном и продолжила:

– Жениться тебе надоть, голуба ты моя, детишков родить. А прошлое из головы вон выкинуть. А то оно снутри тебя всего сгрызёт и живого места не оставит. Слышишь ты меня? – заглянула Нюрка Георгию прямо в глаза.

Но он, вновь всецело погрузившись в свои мысли, её уже не слышал. Девушка тихо поставила ковш на прикроватный столик рядом с ним и, зевнув во весь рот, отправилась дальше спать, ведь через несколько часов в бордель должны были пожаловать новые гости…

***

– Моть! Мооть, подь суды! – звал свою невестку Тимофей с крыльца.

– Что, тять? – откликнулась на зов Матрёна.

Она вышла из сарая раскрасневшаяся, простоволосая и, придерживая свой огромный живот, посмотрела на свёкра.

– Сходи поводу, мать просила огурцам на засол.

– Щас, принесу – улыбнулась Мотя, надела на голову платок, повесила себе на плечи коромысло с вёдрами и босая отправилась к деревенскому колодцу.

– Как поживаешь, Мотюшка? – спросила её бабуля, сидевшая на завалинке соседнего дома.

– Хорошо, баба Кать.

– Ну, и слава Богу – перекрестилась беззубая старушонка и облегчённо вздохнула.

А Матрёна проследовала дальше, вспоминая последние годы жизни своей.

Она и вправду жила хорошо. У добрых то людей чего не жить? Костя любит её, надышаться не может. Сынок у них подрастает Васенька, скоро уж второй ребёночек появится. Трудно ей было конечно поначалу то. Дома у отца что, в лавке торгуй, да так дела кой какие… А здесь всё ж таки хозяйство – и за скотиной прибрать, и грядки прополоть, и одёжу пошить, и пряжи напрясть…. Ну ничего, справилась.

Мотя уже спустилась под горку, оставив позади и деревенские огороды, и поскотину, как вдруг услышала голоса.

– Ой, глядите, бабы, купчиха! – судачили односельчанки у колодца – Расфуфырилась вся, не идёт, а пишет! – звонко засмеялись они.

Любимое место сбора местных кумушек никогда не пустовало. Замужние и девицы, старые и молодые, повидавшие жизнь во всей красе и не испытавшие лиха вовсе, являлись сюда по большей части для того, чтобы языки почесать, да посплетничать.